Неточные совпадения
— Французы, вероятно, думают, что мы женаты и поссорились, — сказала Марина брезгливо, фруктовым ножом расшвыривая франки сдачи по тарелке;
не взяв ни одного из них, она
не кивнула головой на тихое «Мерси, мадам!» и низкий поклон гарсона. — Я
не в ладу,
не в ладу сама с собой, — продолжала она, взяв Клима под руку и выходя из ресторана. — Но,
знаешь, перепрыгнуть вот так, сразу, из
страны, где вешают, в
страну, откуда вешателям дают деньги и где пляшут…
— Вас, юристов, эти вопросы
не так задевают, как нас, инженеров. Грубо говоря — вы охраняете права тех, кто грабит и кого грабят,
не изменяя установленных отношений. Наше дело — строить, обогащать
страну рудой, топливом, технически вооружать ее. В деле призвания варягов мы лучше купца
знаем, какой варяг полезней
стране, а купец ищет дешевого варяга. А если б дали денег нам, мы могли бы обойтись и без варягов.
— Общество, народ — фикции! У нас — фикции. Вы
знаете другую
страну, где министры могли бы саботировать парламент — то есть народное представительство, а? У нас — саботируют. Уже несколько месяцев министры
не посещают Думу. Эта наглость чиновников никого
не возмущает. Никого. И вас
не возмущает, а ведь вы…
—
Не знаю, можно ли объяснить эту жадность на чужое необходимостью для нашей
страны организующих идей, — сказал Туробоев, вставая.
«Да, здесь умеют жить», — заключил он, побывав в двух-трех своеобразно благоустроенных домах друзей Айно, гостеприимных и прямодушных людей, которые хорошо были знакомы с русской жизнью, русским искусством, но
не обнаружили русского пристрастия к спорам о наилучшем устроении мира, а
страну свою
знали, точно книгу стихов любимого поэта.
— Ну, — раздвоились: крестьянская, скажем, партия, рабочая партия, так! А которая же из них возьмет на себя защиту интересов нации, культуры, государственные интересы? У нас имперское великороссийское дело интеллигенцией
не понято, и
не заметно у нее желания понять это. Нет, нам необходима третья партия, которая дала бы
стране единоглавие, так сказать. А то,
знаете, все орлы, но домашней птицы — нет.
— Она будет очень счастлива в известном, женском смысле понятия о счастье. Будет много любить; потом, когда устанет, полюбит собак, котов, той любовью, как любит меня. Такая сытая, русская. А вот я
не чувствую себя русской, я — петербургская. Москва меня обезличивает. Я вообще мало
знаю и
не понимаю Россию. Мне кажется — это
страна людей, которые
не нужны никому и сами себе
не нужны. А вот француз, англичанин — они нужны всему миру. И — немец, хотя я
не люблю немцев.
Видит серое небо, скудные
страны и даже древние русские деньги; видит так живо, что может нарисовать, но
не знает, как «рассуждать» об этом: и чего тут рассуждать, когда ему и так видно?
У какого путешественника достало бы смелости чертить образ Англии, Франции —
стран, которые мы
знаем не меньше, если
не больше, своего отечества?
Русская народная жизнь с ее мистическими сектами, и русская литература, и русская мысль, и жуткая судьба русских писателей, и судьба русской интеллигенции, оторвавшейся от почвы и в то же время столь характерно национальной, все, все дает нам право утверждать тот тезис, что Россия —
страна бесконечной свободы и духовных далей,
страна странников, скитальцев и искателей,
страна мятежная и жуткая в своей стихийности, в своем народном дионисизме,
не желающем
знать формы.
А уже, конечно, нельзя сказать об англичанах, чтоб они
не любили своего отечества, или чтоб они были
не национальны. Расплывающаяся во все стороны Англия заселила полмира, в то время как скудная соками Франция — одни колонии потеряла, а с другими
не знает, что делать. Они ей и
не нужны; Франция довольна собой и лепится все больше и больше к своему средоточию, а средоточие — к своему господину. Какая же независимость может быть в такой
стране?
Есть только одна
страна, в которой меня почти
не знают, это моя родина.
И
не та ли же самая удивительная судьба постигает громадные общественные, мировые организации — города, государства, народы,
страны и, почем
знать, может быть, даже целые планетные миры?
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы
узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает
не Германию и даже
не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных
стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Зная и видя все это, конечно, ничего другого
не остается, как радоваться и восклицать: вот благословенные
страны, для которых ничто
не остается неразъясненным! вот счастливые люди, которые могут с горделивым сознанием сказать себе, что каждый их поступок, каждый шаг проникнут идеей государственности!
И шли эти люди, в чаянье на ратницкий счет"
страны света"увидать, шли с легким сердцем,
не зная,
не ведая, куда они путь-дороженьку держат и какой такой Севастополь на свете состоит, что такие за «ключи», из-за которых сыр-бор загорелся.
Процветают у него искусства и науки; конечно, и те и другие составляют достояние только немногих избранных, но он, погруженный в невежество,
не знает, как налюбоваться, как нагордиться тем, что эти избранные — граждане его
страны:"Это, — говорит он, — мои искусства, мои науки!"
— Ну,
не хитрите,
не скрывайтесь же, милейший мой Немврод [63], велий ловец становых пред губернатором! разве мы
не знаем, зачем вы в наши
страны жалуете!
Разумеется, Сережа ничего этого
не знает, да и
знать ему, признаться,
не нужно. Да и вообще ничего ему
не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его
не тревожит, потому что он даже
не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он
не ищет, потому что с самого дня выхода из школы
не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона говорят об истине? Разве в"Кипрской красавице"или в"Дочери фараона"идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной
стране?
— Великолепно! Но
знаешь ли ты, немецкий мальчик, что существует
страна, в которой
не только мальчики, но даже вполне совершеннолетний камаринский мужик — и тот с голой… по улице бежит?
— Мне Егор Егорыч говорил, — а ты
знаешь, как он любил прежде Ченцова, — что Валерьян — погибший человек: он пьет очень… картежник безумный, и что ужасней всего, — ты, как девушка, конечно,
не понимаешь этого, — он очень непостоянен к женщинам: у него в деревне и везде целый сераль. [Сераль — дворец и входящий в него гарем в восточных
странах.]
Положив в карман этот документ и поехав домой, Сверстов с восторгом помышлял, как он через короткое время докажет, что Тулузов
не Тулузов, а некто другой, и как того посадят за это в тюрьму, где успеют уличить его, что он убийца бедного мальчика. Несмотря на свои седые волосы, доктор, видно, мало еще
знал свою
страну и существующие в ней порядки.
Я бог
знает чем отвечаю, что и в Петербурге, и в Неаполе, и во всякой
стране, если где человек захочет учиться, он нигде
не встретит таких препятствий, как у нас.
— Вы пережили самое трудное: первые шаги, на которых многие здесь гибнут. Теперь вы уже на дороге. Поживите здесь,
узнайте страну и людей… И если все-таки вас потянет и после этого… Потянет так, что никто
не в состоянии будет удержать… Ну, тогда…
Он
не знал, куда он хочет итти, что он хочет делать, он забыл, что у него нет языка и паспорта, что он бродяга в этой
стране.
— И я вас
узнал также.
Не знаю, поймете ли вы меня, но… за то одно, что мы здесь встретились с вами… и с другими, как равные… как братья, а
не как враги… За это одно я буду вечно благодарен этой
стране…
А так как он
не знал, что в этой
стране даже
не понимают хорошенько, что такое паспорт, то его подрало по спине.
— Вы меня
не обидели. Но если вы
знаете полицейских вашей
страны, то я
знаю людей моей родины. И я считаю оскорбительной нелепостью газетные толки о том, что они кусаются. Вполне ли вы уверены, что ваши полицейские
не злоупотребляют клобами без причины?
«Если бы Колумб так рассуждал, он никогда
не снялся бы с якоря. Сумасшествие ехать по океану,
не зная дороги, по океану, по которому никто
не ездил, плыть в
страну, существование которой — вопрос. Этим сумасшествием он открыл новый мир. Конечно, если бы народы переезжали из одного готового hotel garni в другой, еще лучший, — было бы легче, да беда в том, что некому заготовлять новых квартир. В будущем хуже, нежели в океане — ничего нет, — оно будет таким, каким его сделают обстоятельства и люди.
Он был человек отлично образованный, славно
знал по-латыни, был хороший ботаник; в деле воспитания мечтатель с юношескою добросовестностью видел исполнение долга, страшную ответственность; он изучил всевозможные трактаты о воспитании и педагогии от «Эмиля» и Песталоцци до Базедова и Николаи; одного он
не вычитал в этих книгах — что важнейшее дело воспитания состоит в приспособлении молодого ума к окружающему, что воспитание должно быть климатологическое, что для каждой эпохи, так, как для каждой
страны, еще более для каждого сословия, а может быть, и для каждой семьи, должно быть свое воспитание.
— В том-то и дело, что ничего
не знает… ха-ха!.. Хочу умереть за братьев и хоть этим искупить свои прегрешения. Да… Серьезно тебе говорю… У меня это клином засело в башку. Ты только представь себе картину: порабощенная
страна, с одной стороны, а с другой — наш исторический враг… Сколько там пролито русской крови, сколько положено голов, а идея все-таки
не достигнута. Умереть со знаменем в руках, умереть за святое дело — да разве может быть счастье выше?
Василий. Этаких
стран я, сударь, и
не слыхивал. Морок, так он Мороком и останется, а нам
не для чего. У нас, по нашим грехам, тоже этого достаточно, обморочат как раз. А
знают ли они там холод и голод, вот что?
Плод многих годов, бесчисленных опытов — прекрасный плод
не награжденных ни славою, ни почестьми бескорыстных трудов великих гениев — созревает; истинное просвещение разливается по всей
стране; мы
не презираем и
не боготворим иностранцев; мы сравнялись с ними;
не желаем уже
знать кое-как все, а стараемся изучить хорошо то, что
знаем; народный характер и физиономия образуются, мы начинаем любить свой язык, уважать отечественные таланты и дорожить своей национальной славою.
— Признаюсь тебе, друг мой, я даже и
не знаю наверное когда.
Не во сне ли я видел и это? Ах, как это, од-на-ко же, стран-но!
— Я думаю, Линочка… и
не думаешь ли ты, что Сашенька мог уехать в Америку? Тише, тише, девочка,
не возражай, я
знаю, что ты любишь возражения. Америка достаточно хорошая
страна, чтобы Сашенька мог остановить на ней свой выбор, я же хорошо помню, он что-то рассказывал мне очень хорошее об этой
стране. Неужели ты
не помнишь, Линочка?
Артур же Бенни, несмотря на свои юные годы, был в революционных делах человек если
не очень опытный, то, по крайней мере, наслышанный и начитанный: он видал в Лондоне избраннейших революционеров всех
стран и теоретически
знал, как у людей распочинают революции и что для этого нужно.
Царь той
страны приказал сделать себе из громадного дерева мощную колонну,
не зная, что в ней покоится сам бог Озирис, великий податель жизни.
Итак, Ташкент может существовать во всякое время и на всяком месте.
Не знаю, убедился ли в этом читатель мой, но я убежден настолько, что считаю себя даже вполне компетентным, чтобы написать довольно подробную картину нравов, господствующих в этой отвлеченной
стране. Таким образом, я нахожу возможным изобразить...
Сим предметом еще
не ограничились труды их: Монархиня желала, чтобы они исследовали все исторические монументы в нашей Империи; замечали следы народов, которые от
стран Азии преходили Россию, сами исчезли, но оставили знаки своего течения, подобно рекам иссохшим; желала, чтобы они в развалинах, среди остатков древности, как бы забытых времен, искали откровений прошедшего; чтобы они в нынешних многочисленных народах Российских
узнавали их неизвестных предков, разбирая языки, происхождение и смесь оных; чтобы они, наблюдая обычаи, нравы, понятия сих людей, сообщили Историку и Моралисту новые сведения, а Законодателю новые средства благодеяния.
Откуда шум? Кто эти двое?
Толпа в молчаньи раздалась.
Нахмуря бровь, подходит князь.
И рядом с ним лицо чужое.
Три узденя за ними вслед.
«Велик Алла и Магомет! —
Воскликнул князь. — Сама могила
Покорна им! в
стране чужой
Мой брат храним был их рукой:
Вы
узнаете ль Измаила?
Между врагами он возрос,
Но
не признал он их святыни,
И в наши синие пустыни
Одну лишь ненависть принес...
Птичка божия
не знаетНи заботы, ни труда,
Хлопотливо
не свивает
Долговечного гнезда,
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдет,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенется и поет.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдет —
И туман и непогоды
Осень поздняя несет:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные
страны,
В теплый край, за сине море
Улетает до весны.
Михаил. А там после обеда хотят работу бросать… Нет,
знаете, из России толку
не выйдет никогда! Уж это верно.
Страна анархизма! Органическое отвращение к работе и полная неспособность к порядку… Уважение к законности — отсутствует…
И вот раз в глухую полночь они поднялись от сна и, оставив спящую толпу, пошли в чащу. Одних неодолимо влекло вперед представление о
стране простора и света, других манил мираж близости этой
страны, третьим надоело тянуться с «презренной толпой, которая только и
знает, что спать да работать руками», четвертым казалось, что все идут
не туда, куда надо. Они надеялись разыскать путь своими одинокими усилиями и, вернувшись к толпе, сказать ей: вот близкий путь. Желанный свет тут, я его видел…
Я
не дерзну оправдывать вас, мужи, избранные общею доверенностию для правления! Клевета в устах властолюбия и зависти недостойна опровержения. Где
страна цветет и народ ликует, там правители мудры и добродетельны. Как! Вы торгуете благом народным? Но могут ли все сокровища мира заменить вам любовь сограждан вольных? Кто
узнал ее сладость, тому чего желать в мире? Разве последнего счастия умереть за отечество!
Была между растениями одна пальма, выше всех и красивее всех. Директор, сидевший в будочке, называл ее полаты-ни Attalea. Но это имя
не было ее родным именем: его придумали ботаники. Родного имени ботаники
не знали, и оно
не было написано сажей на белой дощечке, прибитой к стволу пальмы. Раз пришел в ботанический сад приезжий из той жаркой
страны, где выросла пальма; когда он увидел ее, то улыбнулся, потому что она напомнила ему родину.
Был он славен и силен: дал ему Господь полную власть над
страною; враги его боялись, друзей у него
не было, а народ во всей области жил смирно,
зная силу своего правителя.
— Дай Бог здоровья Якиму, как бишь его — Прохорыч, что ли, — набожно перекрестясь, сказала Аксинья Захаровна. — Как ему от всякого зла обороны
не знать!.. Все
страны произошел, всяких делов нагляделся, всего натерпелся.
Через два дня был назначен его выход вместе с «замечательной обезьяной, которая никогда
не поддается дрессировке, выписанной из тропических
стран Южной Африки и Америки»…впрочем, вы сами
знаете эти объявления. Для этого случая я привез в ложу жену и детей. Мы видели балансирующих на канате медведей, людей с несгораемым желудком, великолепные упражнения на турниках и т. п. Вот, наконец, наступает номер с обезьяной. Клоун в ударе. Он смешит публику. Обезьяна все время начеку. Наконец ее выпускают.
Если ты хочешь настоящего счастия, то
не ищи его в далеких
странах, в богатстве, в почете,
не выпрашивай его у людей,
не кланяйся и
не борись с ними из-за счастья. Такими средствами можно добыть имение, важный чин и всякие ненужные вещи, а настоящее счастие, нужное каждому, добывается
не от людей,
не покупается и
не выпрашивается, а дается даром.
Знай, что всё то, чего ты
не можешь взять сам, всё то
не твое и
не нужно тебе. То же, что нужно тебе, ты всегда можешь взять сам — своей доброй жизнью.
Меньшой сын, как
узнал, что у него ничего
не будет, ушел в чужие
страны и выучился мастерствам и наукам, а старший жил при отце и ничему
не учился, потому что
знал, что будет богат.